Доктрина и органическая жизнь - Страница 2

К оглавлению

2

Мы остановились на этом учении потому, что вопрос об отношении государства к народу и к обществу есть один из самых серьезных вопросов нашего времени, и потому еще, что слово этой доктрины раздается вновь между нами.

Эта доктрина, мешая и путая все понятия, сама в себе носит, по нашему мнению, признаки бесплодия и смерти. Проповедники смешивают внешнее с внутренним, форму с содержанием, норму с живою самостоятельною силою, кору с сердцевиной. Мы считаем не лишним привести здесь кстати найденную нами в бумагах К. С. Аксакова следующую заметку, по поводу вопроса о государственности: «Беда, если дерево обратится в кору, если кора, увеличивая объем ствола, станет беспрестанно поглощать жизненные соки дерева и мертвить сердцевину. Петр обратил преимущественное внимание на кору, на наружность, но не в том сила, крепка ли кора, а в том сила, здорова ли сердцевина». В самом деле, там, где начало государственности вышло бы за свои пределы, мало-помалу иссякла бы всякая животворная сила. Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него, как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого совершеннейшего государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней. Идеал может быть и недостижим, как и вообще недостижимо человеческое совершенство, но он должен постоянно предноситься пред человеком и побуждать его вперед к достижению и осуществлению. Но то, что является как несовершенство, как неизбежное зло, хотя бы и предложенное в наименее тягостной внешней форме, «наука» с кафедры выдает нам за высшую степень человеческого развития, возводит в апофеоз вечной безусловной истины!..

Нам говорят, что для юриста повиновение закону (безразлично, хорошему и дурному) есть такая же аксиома, как дважды два четыре для математика. Но повиновение закону, как житейская аксиома, по нашему мнению, вовсе не входит в круг ученых соображений юриста, ни в круг «истин науки – права». Для юриста, напротив того, важно свободное отношение жизни к закону, его исполнимость или неисполнимость, его соответствие или несоответствие с временным уровнем общественной нравственности, его содержание, а не сигнатура. Закон не есть непреложная истина, не есть какое-то непогрешимое изречение оракула, неподверженное изменениям: он имеет значение ограниченное и временное, и бессмыслен закон, носящий в себе притязание уловить в свои тесные рамки свободную силу постоянно творящей и разрушающей жизни! Самое «право» не есть нечто само для себя и по себе существующее: неспособное выразить полноты жизни и правды, оно должно ведать свои пределы и находиться, так сказать, в подчиненном отношении к жизни и к идее высшей нравственной справедливости. – Читатели, конечно, не выведут из наших слов заключения, что мы проповедуем неуважение к закону или «анархию». Повиновение законам, без сомнения, желательно, но юрист не есть официальный блюститель благочиния, надзирающий за непременным практическим исполнением законов со стороны общества; он относится к ним критически, он не проповедует неповиновения, но отмечает его и принимает в соображение, как поучительный совершившийся факт. Впрочем, мы должны признаться, надо было бы иметь много отвлеченности в своем развитии, чтобы и на практике, в жизни, приводить в исполнение или требовать безусловного исполнения всякого закона, противоречащего совести и нравственным человеческим требованиям… если бы можно предположить существование такого закона.

Вообще чрезвычайно опасно регламентировать извне какое бы то ни было живое начало. Есть явления, которые стоит только подчинить «уставу», чтоб подорвать в них всякую жизнь и силу. Так, например, мы слышали, что даже и для наших артелей, этих самородных, подвижных, свободных промышленных общин, кто-то сочинил регламент и представил его правительству. Эта попытка, вероятно, останется без исполнения; ибо несомненно, что вмешательство государственного начала, в настоящем случае, убило бы нравственное значение и силу наших артелей.

Но довольно. Многое можно было бы сказать здесь о «чувстве легальности», в недостатке которого упрекают наш русский народ, об отношениях науки права к русской народной жизни и т. д., но мы отлагаем это до другого раза. Мы хотели только, с одной стороны, заявить здесь наше несогласие с провозглашенной теорией, безразлично требующей духовного поклонения всякой сигнатуре закона, без внимания к его содержанию, и духовно рабствующей пред внешним условным, принудительным началом; а с другой, указать на это мертвенное отношение так называемой науки к пробуждающимся требованиям современной, не только русской, но даже и европейской жизни, этот ответ ее, холодный и гордый, на ее тревожные запросы. Разумеется, эта печальная доктрина выросла не на нашей почве, она заемная; но тем не менее достойны сожаления те, которые приняли ее в душу и принесли ей в жертву свое трудолюбие и таланты.

Но как бы ни продолжали закупориваться от свежего воздуха, веющего от жизни, пробудившейся в русском народе, свежий воздух возьмет свое и выветрит залежалые, затхлые, отвлеченные доктрины. Остается надеяться, что те из наших «жрецов науки», которые уже умиротворились и успокоились в своем жреческом звании, высвободят наконец сами науку на вольный Божий свет, пустят свежий, вольный воздух в свой душный и тесный храм, растворят настежь окна и двери, раздвинут, если нужно, и самые стены храма, и поймут: что только освободясь от всякого духовного и умственного рабства пред последним словом науки вообще и западной науки в особенности, только признав за русской народностью право на самостоятельную духовную и умственную деятельность, только проповедью духовной свободы, живого знания и любвеобильной мысли будут они в состоянии направить к плодотворной работе молодые русские силы…

2